Спасибо тебе, мой нежный возлюбленный...

Мой светлый, нежный, любимый мой! Шаки-Шакуня-Шакулька-Шакуленька…
Спасибо тебе, мой трепетный мальчичек, спасибо! Преклоняюсь перед тобой, перед твоей добротой и душевной чуткостью…
Сегодня, в третью ночь без тебя (ох, все ночи мои теперь наполнены уже не рвущей на части, а стальной, каменной, монолитной болью – ты ушел вслед за нашей с тобой Малюсенькой… Как с этим спать, как дышать и видеть мир?!), в эту ночь, когда, обессилев от слез, я наконец-то с рассветом смогла нырнуть в забытье, ты пришел ко мне. Во сне я знала, что ты уже далеко, не в мире земном, но ты был таким ощутимым, таким теплым и нежным, я чувствовала всего тебя. Ты встал, как обычно, «как козлик», на ножки, протянул ко мне ручки – такие прекрасные ручки с длинными пальчиками пианиста (как восторгалась, как гордилась я твоими пальчиками, твоим профилем восточного принца!). Я взяла тебя, бережно прижала к себе. Я знала, что ты – совсем ненадолго, но радовалась и этим секундам с тобой. Как радовалась весь последний месяц, когда над головой уже висел Дамоклов меч твоего смертельного диагноза, радовалась сквозь боль неминуемого расставания, сквозь беспросветную боль утраты нашей с тобой Оллиньки, тому, что ты дышишь, кушаешь, тихонько мурлыкаешь мне и улыбаешься, радовалась каждой секунде, отвоеванной у смерти.
И у меня на руках ты сказал, как умеешь сказать только ты – нежно и доверчиво, что ты очень-очень любишь меня, что был счастлив со мной, и что я все сделала правильно. Ты благодарил, терся носиком о мое лицо, целовал глазки (как и в нашу последнюю ночь вместе), а сердце мое разрывалось от любви, горя – и снова радости.
Спасибо тебе, мой нервический возлюбленный (помнишь, как мы с тобой шутили, что Макс у меня – словно грозный ревнивый муж, а ты – мой пылкий возлюбленный, мой Ромео?), спасибо за это утешение, спасибо за тебя, родной.
Ты доверял мне безоговорочно. Ты знал, что все эти таблетки, уколы, микстуры – это не то, что я мучаю тебя, ты верил, что раз я так делаю, значит это – на благо, так нужно. Ты благодарил за уколы… Господи, как это? Мой невероятный мальчичек…
Тебя однажды предали в жизни – любимая хозяйка-мама, которая купила тебя в дорогущем питомнике совсем маленьким, ты другой мамы и не помнил даже, отказалась от тебя. Тебе было 4,5 года, и ты очень страдал. И всю жизнь ты боялся, что тебя снова разлюбят… Мы тогда, в 2008 году, полгода бегали по врачам – у тебя постоянно были рвоты. Но ты был здоров, хоть и истощен. Как потом оказалось, у тебя рвота, когда ты нервничаешь. Мой нервический мальчик, эстет, ты терпеть не мог некрасивых вещей. Например, котят-подростков. Ты брезговал ими и гневался, заявлял, что даже лапка твоя не ступит на то место, где только что сидел котенок. Ты считал их ужасно уродливыми и плевался из-за этого. Потом котята подрастали, и твой гнев проходил, ты относился ко всем совершенно дружелюбно. Котята (и многие взрослые кошки, ёжики, хоречки, которых вы, моя семья, повидали на своем веку сотнями) пристраивались и находили свои единственные семьи, где были такими же любимыми, как вы у меня. Как ты. (ну, или просто любимыми, ведь та любовь, что у нас с тобой, - неповторима, невероятна, невозможна...). Но даже факт того, что кошки приходят и уходят, заставлял тебя бояться, что когда-нибудь это случится и с тобой. Шли годы и ты, наконец, поверил, что тебя я не предам никогда. Я почувствовала, как наши сердца соединились прочными ниточками – твое и мое навсегда. Ты очень любил нашего Крокозяблика, Малюсенького, Оллиньку. Да, я уделяла ей больше внимания и заботы – ведь она была такой маленькой, слабенькой, болезненной. А ты был здоровенький сильный мальчик. Но ты это понимал и помогал мне: нежно ее умывал, умурлыкивал. И она засыпала рядом с тобой и со мной. И потому, когда вдруг я увезла ее в больницу, шли недели – она не возвращалась, и больше не вернулась никогда, ты впал в отчаяние – старые страхи ожили. Ты подумал, что я ее отдала. Избавилась. Предала. Как долго мне пришлось объяснять, что это не так, что никогда не рассталась бы с ней по своей воле и никогда не расстанусь с тобой. Но ты понял. И опять поверил. Хоть и было страшно… Уход Оли и твое горе подорвали твое сердечко… Так одно горе тянет за собой другое…
Мой нежный человечек! Даже когда не стало большей части нашей семьи (а ты ведь любил их всех, мы все любили друг друга), когда от нее, нашей СЕМЬИ, остались только ты, Оллинька, Максим и я, мы находили утешение друг в друге. Когда за окном стонала метель, когда трескучий мороз сковывал землю, нам было тепло, уютненько и дружно – выходными вечерами мы садились у экрана и вместе смотрели кино. А когда фильм заканчивался, когда я выключала компьютер, звучал звук «дзинь», вы заполошно выскакивали у меня из-за пазухи и бежали наперегонки в кровать. Иногда мне достаточно было только сказать: «мальчишки – дзинь!» и вы с Максом уже мчались, чтобы опередить меня и встретить на подушечке.
Макс стал твоим братишкой. Как и всякие братья, вы иногда бранились, толкали друг друга – у меня на глазах. А когда я не смотрела, крепко обнимались, положив головушки друг на друга. Хитрюги…
Но прежде, чем стать братишками, вы устроили жуткую разборку – кто из вас больше мой. Ты, такой утонченный, нервический, уязвимый, достойно встретил вызов альфа-Макса и бился с ним смертным боем. Как же я испугалась за тебя, но и как была горда: за меня дрались настоящие мужчины! Мне долго пришлось мирить вас и объяснять, что я люблю обоих, и моя любовь к Максу не затмит любви к тебе, мой нежный мальчик.
Я звала тебя ласково «козликом»: ты всегда встречал меня с работы, радостно «делая козлика» – вставая на ножки, а потом наклонялся вперед до самого дивана и «вставал на рожки», взбрыкивая ногами. Ты не играл в общие игры, не любил мячиков. Но любил лично для тебя купленных обязательно больших, обязательно белых и пушистых мышей на палочке с веревочкой. Мышь должна быть жирной и большой, даже если она игрушка. Ох, какие пируэты ты выписывал, как это было красиво и радостно!
А помнишь, как ты чуть не «отправил» в психбольницу нашего соседа? В первый год жизни со мной ты как-то выскочил в общий коридор. Я за тобой, но побежала, конечно же, на улицу. Истерически искала тебя, а тебя не было. Я тогда сразу же кругом расклеила объявки, назначила огромное вознаграждение. И через пару дней мне тебя вернули. Ты, умный мальчик, пошел не на улицу. Ты пошел по лестнице вверх. Шел и шел, пока не попал на чердак. А спуститься боялся. Я выплатила вознаграждение соседке с 9-го этажа, которая тебя принесла. Больше никогда ты не пытался убегать, всегда ходил рядышком со мной. И я бы забыла об этой истории, если бы однажды не разговорилась с молодым человеком, как оказалось, сыном той самой соседки. Он и рассказал мне обстоятельства твоего «обнаружения». Был он в гостях. Сильно напился, и друзья посадили его в такси, взяв слово, что по приезде домой он отзвонится, сообщит, как доехал. Вот приехал он, поднялся на последний этаж и набрал номер друзей. И вдруг увидел тебя. А ты тогда был такой упитанный, прямо толстенький, и животик у тебя висел мешочком, как сумка у кенгуру. И ты всегда любил вставать на ножки и идти, чуть согнув ручки. Вот и видит парень в тусклом свете, как на задних ногах идет к нему существо. Далее диалог: «Я доехал домой нормально. Только тут у меня под дверями кенгуру». – «Какое кенгуру??? Ты что несешь???». – «Какое-какое…Простое кенгуру, только маленькое очень». – «Эй, ты уверен, что ты в порядке? (друзья тогда подумали, что допился парень до белочки и собрались уже психушку вызывать) Откуда там кенгуру???». – «Ну оттуда… Потерял, наверное, кто-то»…. И тут кенгуру прыгнуло к парню на ручки и стало радостно мурлыкать. Потребность в психушке отпала.
Но это был единственный комический случай с тобой – в жизни ты был открытым, душевным, отзывчивым, заботливым. В последние годы ты взял на себя обязанность после звонка будильника помогать мне проснуться: заслышав звонок, ты нежно-нежно начинал мне мыть глазки. То есть это ты думал, что нежно-нежно, и старался делать именно так. Да только язычок у сфинксов еще жестче, чем у кошек, и мне казалось, что глаза натирают наждаком. Но я терпела потому, что знала – ты же от любви так, от доброты душевной и заботы обо мне. После такой наждачной побудки не встать было уже невозможно.
А как ты волновался, паниковал прямо, когда я болела! Ты винил в этом себя, родненький мой… Ты мыл и мыл мне глазки, а я не вставала… И ты думал, что недостаточно хорошо моешь, неправильно, наверное. И поворачивал мое лицо из стороны в сторону, нажимая подушечками на лапке в нужном направлении – как человек водит компьютерной мышкой, чтобы помыть меня всю. Ты верил, что вот помоешь хорошо, и все у меня будет как надо. Как я благодарна тебе за заботу, мальчик мой!
В нашу последнюю ночь ты так же целовал меня – всю ночь. И я так обрадовалась, подумала, что тебе стало легче. А ты прощался…
Да, я долго объясняла тебе, что с Малюсеньким, с Оллинькой нашей мы обязательно встретимся – когда-нибудь. Что она нас по-прежнему любит. Что не хотела она уходить, а я не хотела ее терять, но ее забрала от нас болезнь. И я обещала ему, клялась ему, что не оставлю его до последнего дыхания. Я выполнила обещание. Господи, как скоро я его выполнила…
Вы, моя семья, давно уже ели только самые лучшие продукты, которые подходили вам по возрасту и состоянию здоровья. Больше всего ты любил паучи «Сенситивити», «Гастроинтестинал» и «12» –те, которые тебе и подходили. Но после ухода Оли аппетит стал какой-то неравномерный: то жадно и много кушаешь, то отказываешься напрочь. Я уж не знала, что тебе еще предложить. И когда в 20-х числах ноября ты настоятельно попросил простого баночного корма для котиков, который кушали молодые и здоровые, я пошла у тебя на поводу. И дала тебе поесть. Ты обрадовался, съел немало. Но к вечеру случился понос (а у меня по этой причине – истерика), и утром мы поехали в клинику. Как хорошо, что я дала тебе те консервы… если бы не они, я не знала бы, что приговор уже вынесен, что часики наши неумолимо тикают. И прожил бы ты всего несколько дней. Или часов. Мы приехали вовремя. Да, врачи тоже предположили, что пусковым механизмом был стресс. Потеря Олли. Рестриктивная кардиомиопатия. Заболевание, которое развивается бессимптомно до самого конца. Лечения не существует. Человеку помогла бы пересадка сердца. Мы же можем только удерживать состояние в рамках – пока будет возможно. Но он мог умереть в любую секунду, даже не доехать до дома из клиники. Врачи обрисовали мне два равновероятных сценария: отек легких либо тромбоз аорты. Предложили стационар. Какой стационар? С его-то мнительностью, с его извечным страхом быть оставленным? Он не прожил бы и суток. Врачи согласились с тем, что стационар для него может быть губительнее, чем что-либо другое.
Из грудной клетки откачали 300 мл выпотной жидкости, из животика откачивать не стали: назначили курс по ее выведению. Режимные уколы, таблетки – строго по расписанию, каждые 8 часов. А в промежутках – другие таблетки и микстуры.
Ты пил свои таблеточки, а я слышала, как уплывают секунды. Которые мы вместе. Каждая могла стать последней. Это щелканье секунд до сих пор преследует меня…
Но – о чудо! – если первые несколько дней, пока жидкость уходила, у тебя спадали обманчивые объемы и ты как будто худел, пока за считанные дни не превратился в скелетик, то еще через несколько дней стала уходить слабость, прорезался жуткий аппетит, ты бодренько бежал к холодильнику или шкафчику с кормами и показывал ручкой, что тебе нужно. Ты стал кушать каждый час, кушать с аппетитом и удовольствием. По 6-8 паучей в день! И это было моей последней радостью. Да что там: я млела от горестного счастья, глядя, как вкусненько тебе жить, как довольно светятся твои глазки, я плакала от этой дикой парадоксальной радости, когда ты, съев все и добавку, добавку и снова добавку, насытившись, благодарно терся о меня носиком. А потом начали нарастать мышцы. Я ежедневно мерила объем животика, и он – ура! – уменьшался. А мышцы нарастали. И дыхание твое мерила по нескольку раз в день – оно было стабильным и правильным, как и пульс. И у меня забрезжила надежда…
19 декабря около 22 часов тебя вдруг вырвало. Трижды. Я позвонила в больницу, уже договорилась, что подъеду, нам назначили прием на половину первого ночи. Но рвоты больше не было, и о полночи я вновь поговорила по телефону с доктором, которая согласилась с тем, что раз рвоты нет, то стоит подождать до утра и не травмировать тебя поездкой. Рвоты не было. Но и аппетита тоже. Весь следующий день я кормила тебя из шприца. Ты ел нормально, не сопротивлялся. Но в последнее кормление в полночь ты закричал и стал отказываться. Закричал от боли. Я поняла, что наши секунды дотикали…
Я ревела и обнимала тебя, прощалась. До 4 утра. Я не знала, увижу ли тебя живым, проснувшись, и старалась не спать. Около 4-х все же задремала. Но ты поднялся на слабеньких ножках, перебрался из-под бока мне на грудь, лег и стал умывать глазки. Все лицо. Нежно и тихонько мурлыкал… Мы не спали, целовали друг друга. Я еще несколько раз вставала, предлагала поесть, ты отказывался, ручкой толкал меня на постель и продолжал целовать.
День не принес надежды. Ты не ел. И вдруг на глазах начал желтеть. Все тело. Все тело!!!
Я поехала к вет. врачу – моей подруге со всеми его анализами и результатами исследований. В этой ситуации, пусть она не кардиолог, но только ей я могла доверять. Она не станет врать, утешать меня нереальной надеждой. Но, если есть хоть малейший шанс отыграть назад, прожить хотя бы еще пару дней без боли, она найдет этот шанс. Я понимала, что вновь надеюсь на чудо.
Его не случилось. Шансов не было. Из-за того, что оба желудочка сердца не прокачивали кровь, печень не получала обогащенную кислородом кровь. Начался отек печени. Началась боль. Это было все.
Мы приехали вместе – я и она. За час, когда меня не было с тобой, ты, мой нежно-серенький мальчик, стал зелено-коричневым. Подруга накачала меня чем-то психотропным.
И все же ты нашел силы встать, прийти ко мне на руки. Мы были вместе до последнего дыхания. Как и обещала, я не дала боли изломать тебя. Мы успели. Ты простился со мной в последний раз. В нашу последнюю секунду.
Как мне описать тебя, сердце мое, мой нежный принц? Нет таких слов… Нет меры, чтобы измерить мою любовь к тебе…

P.S. С тех пор, как стала уходить моя СЕМЬЯ, я с каждым годом становлюсь все здоровее и здоровее. Мои диагнозы, болезни и болячки просто исчезают и испаряются. Даже те, которые были с детства. Даже те, которые были врожденными. Я сейчас неизмеримо здоровее, чем даже 20 и 10 лет назад. Они уходят, отбирая у меня мои болезни и мою смерть. Но, видит Бог, я мечтала об обратном: отдать им свою душу, и кровь, и плоть, забрать на себя их боль, поменяться местами и забрать болезни. Но я не зверик, мне не дано забирать… И забирают они. Зачем? Что ДОЛЖНА я сделать, чтобы их жертвы не были напрасными? К чему они готовят меня этой чудовищной болью потери? Шакулька мой, нежный мой – зачем??? Ответь мне… Ответь те мне кто-нибудь…
Я все еще чувствую эту ниточку – между сердцами твоим и моим. Как же я люблю тебя! Как я люблю тебя, Шакулька мой, как люблю Оллиньку, Тяпу, Чипульку, Масянечку, Музеньку, Басеньку, Патрюшеньку, Нежика…
Моя СЕМЬЯ… Я горжусь, что жила рядом с такими сияющими ЛИЧНОСТЯМИ! Ваш свет освещал мне путь… Что я без вас? Одна лишь каменная боль… Наставьте меня, родные! Шакулька, спасибо тебе, мой сияющий мальчичек! Спасибо-спасибо-спасибо! Я так люблю тебя!

21.02.2019. Два месяца без тебя... В моих венах течет не кровь, а боль. Как же безысходно - ТАК любить тебя и знать, что никогда уже... Никогда... Но я все еще чувствую твое сердце... У нас оно - одно на двоих. Никто и никогда не понимал меня так, как ты... Ангел мой...

21.12.2019 Год. Без Тебя. Это невозможно! Я все еще чувствую твое сердце рядом с моим... Твои глаза смотрят мне в душу... Твои поцелуи на моем лице... Ты поддерживаешь меня и даешь силу. Какую-то странную, невероятную силу... Спасибо тебе... Шаки... Шакулька... Шакуленька...

Если жизнь нанесла вам смертельные раны,
если душа кровоточит и в венах течет только боль,
возьмите на руки сфинкса, крепко прижмите к сердцу -
и станет чуть-чуть легче. И сердца коснется покой.